Вторник, 19.03.2024, 07:00
Приветствую Вас Гость | RSS

САЙТ О СТАНИЦЕ ВОРОВСКОЛЕССКОЙ

Меню сайта
Форма входа

Рассказ Н. И. Ливаднего "Ванька-террорист" (1987 г.)



Эта ночь августа сорок седьмого года выдалась спокойной. Щербатый месяц тихо угасал за громадой Макартета, когда Ванька Хлыстун, колхозный объездчик, неторопливо подъехал к полевому току. Легко спрыгнул с усталого мерина, разнуздал его, но не расседлав и не стреножив, отпустил на волю. А сам пошел мимо невысоких буртов жухлой пшеницы к темнеющей в конце тока сторожевой будке.

Заглянул в неё. Сторож дремал, обхватив молодыми руками старую  двухстволку. Угадывая в предрассветной темноте довольное жизнью его лицо, объездчик начал наливаться злобой: спишь, гад…

Но тут же гнев сменился внезапной, как порез бритвы ,мыслью. Он быстренько, как могла ему позволить контузия, побежал к мерину своему, расстегнул у седла подсумок и вытащил из него мешочек. Этот мешочек всегда находился с ним. Так, на всякий случай. И этот случай, понял Ванька, подвернулся. На току, размышлял он на ходу, никого, кроме уснувшего сторожа нет, да и тот не должен воспрепятствовать, подумаешь - взять пару килограммов озатков …  Всё одно ведь пропадёт, растопчется ногами.

У Ваньки тряслись руки, но они проворно делали своё дело – ловкими пригоршнями наполнили мешок и начали старательно завязывать горловину его: не дай бог просыпется наземь спасенье семьи.

 - Воруем?! Так-так…

От неожиданности Ванька выронил мешок, и из него на росную землю тонкой струйкой просыпалось зерно. Неторопясь распрямился Ванька: перед ним стоял сторож и, играя кнутовищем, улыбался.

 - Воруем? – повторил он. – А ежели я капну кому следует? Что тогда?

 - Дык… - начал было Ванька и мотнул контуженой головой.

Больше он ничего не мог сказать, язык его мгновенно распух, и такое ощущение возникло во рту, словно в него влили стакан расплавленного металла.

Глядя на потерявшего речь Ваньку, сторож, неделю назад снятый с трактора и посаженный охранять колхозное добро, наслаждался: это по-нашему, бьем своих, чтоб чужие боялись. Он наклонился и легко потянул к себе мешок с озатками.

 - Не трожь! -  чуть слышно прошипел Ванька.

 - О-о-о! – озлился сторож.

Он вдохнул могучей грудью утренний воздух, играючи поднял мешок, определяя, сколько же тот весит. Рассмеялся громко:

 - За каждый килограмм по годику. Так и до конца жизни хватит. Али что?

Осерчал Ванька вконец и врезал насмешнику промеж глаз:

 - У меня дети пухнут от голоду, а ты – смеяться, рази твою мать?!

Сторож не ожидал такого оборота, потерял равновесие и упал на бурт пахнущей жизнью пшеницы. При этом больно стукнулся лицом о воткнутую в зерно железную лопату.

2

Ближе к обеду связанного Ваньку Хлыстуна повезли в станицу. Там находился уполномоченный райисполкома по уборке урожая. А поскольку этот уполномоченный был районным прокурором, то  отвозивший Ваньку сторож не сомневался в хорошем для себя исходе: а то ведь засмеют в станице – такого верзилу смог избить щупленький, да к тому же и контуженный Ванька. Правда,  сторож в своё оправдание приплёл было, что у Ваньки в руках был пистолет, но эта версия вскоре отпала. У него спросили:

 - А где он, пистолет –то?

Пришлось изменить показания.

Уполномоченный, маленький, рыженький, в белой в полоску рубашке, в отутюженных брючках человек, встретил их любезно, как братьев родных.  Радостно улыбался. Усадил на широкую лавку. Понял Ванька, что их ждали. Выслушав обстоятельного сторожа и несвязное бормотание трясущего головой  Ваньки, прокурор сразу определил:

 - Судить будем. Пахнет восьмым пунктом пятьдесят восьмой.

Сторож вспотел от удовольствия, вытер широкой ладонью обильный пот на распухшем лице и исчез из кабинета. А Ванька поинтересовался, дёрнув контуженной головой.

 - А что ээто ттакое?

 - А это, мил человек, террор. Разбойное нападение на человека при исполнении им служебных обязанностей – есть террор. Попахивает нижним пределом.

Не понял Ванька, что это такое – нижний предел. Может верхний лучше? Но не успел он и рта раскрыть, как ему объяснили:

 - Это десять лет. Режим – строгий. Ты – расхититель колхозного добра. И ты должен понести наказание. Ты обворовал народ.

 - А я – кто? – возмутился Ванька. – У меня дети пухнут с голода, жена не встает. Я – кто? Не народ? Рази твою мать.

Но не услышал его низкорослый прокурор, похожий на ежа. А, может , специально заманивает Ваньку в трясину слов? Вот тогда Ванька-террорист возьми да и скажи:

 - Все у нас, ЛЛуцилий, ччужое, одно лишь время – ннаше.

Сказал и понял, что влип. Прицепился к нему прокурор: чьи это слова? А Ванька и сам не знает, чьи. Слышал их еще на фронте, а кто сказал, убей – не помнит.  Понравились они ему простотой и правдой. Иногда, но чаще всего невпопад, произносил их, утешая жену и двух пацанов, когда те просили есть. Дети при этом называли те редкие в станице дворы, где ели не только картошку, но и мясо. Вот тогда то и произносил эту фразу Ванька, пытаясь в магическом сочетании слов найти утешение и отвлечь голодных детей и болезненную жену от бесполезных мыслей о еде.

Всю зиму и весну жили великой надеждой на будущий урожай. И вот он пришел. А что он принёс? Вздохнул тяжело Ванька. А прокурор снова с вопросом:

 - Кто сказал?

 - Шут его знает. Не помню.

 - А ну-ка повтори.

 - Чего? – не понял Ванька-террорист и как-то оробел весь. Он всегда робел, если не понимал о чём его спрашивают.

 - Слова эти повтори. Только не спеши. Дай записать.

Ванька  повторил. И тут прокурора понесло:

 - Так ты еще и вражьи книги читаешь?

 - Ничего я не читаю, - честно признался Ванька-террорист.

Он и впрямь ничего не читал, и не только потому, что не было книг или времени. Просто он не умел читать. Сверстники его как-то насобачились читать по-ученому, кто до армии, до войны то есть, а кто уже во время войны, в окопах. А ему как-то не пришло на ум учиться читать. А, может, и умишком был слаб, кто знает. Но очень уважал тех, кто умел читать. Писал он печатными буквами коряво и долго. При этом обмусоленный толстыми губами карандаш выпадал из негибких пальцев.

 - А Сенеку откуда знаешь? – улыбнулся прокурор.

 - А кто это такой? Первый раз слышу про такого.

 - Ладно,  - устало прикрыл маленькие глазки прокурор. – Иди. Подумай. И всё-всё мне расскажешь. Потом…  А теперь – иди.

 - Куда итить? – набрался духа спросить Ванька-террорист.

 - Домой, вестимо. Вот  тебе бумажка. – Прокурор проследил за трясущейся жилистой рукой Ваньки, берущей бумажу.

 - Через день снова приходи сюда. На беседу. Видать, долгие у нас беседы предстоят… Сам придешь? или послать за тобой надо?

 - Не, не надо…, - испугался Ваньа. – Сам приду.

Ушел Ванька-террорист. А прокурор долго сидел один в просторном кабинете и думал. О чём он думал, Ванька-террорист, конечно, не ведал. Может, думал прокурор о том, что напал нечаянно на очередное вражеское кубло, и этот растяпа Ванька ему всех через день выложит на блюдечке с голубой каемочкой. А то, что Ванька расколется, прокурор не сомневался.  И тут он задумался над фразой Сенеки. Ведь в ней есть настораживающее продолжение. Дай бог памяти, надо вспомнить; как же, на младших курсах увлекался древними. Он порылся в обширных карманах своей памяти и вытащил из какого-то пыльного закоулка всю фразу. Вот она: Все у нас, Литиций, чужое, одно лишь время – наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимет…

 Во , похолодел прокурор, куда хватил этот недотепа. Это же прямой призыв против власти. О, как глубоко всё проросло! Да и как тонко, мерзавцы, работают. Сразу и не поймёшь. Ну, да ладно, не желая тратить время и усилия на это, утешил себя прокурор: все равно выкорчую, как бы глубоко ни замаскировались.

Решил так и забыл про Ваньку-террориста. Мысли его перекинулись на другое: как бы избежать наказания за незаконное пользование колхозной землицей, которую он прибрал к рукам своим,  выстроил посреди этого поместья двухэтажный особнячок для своих престарелых родителей, но не членов колхоза. А это строжайше запрещалось. Одно спасало в этой истории: захваченная им земля раньше принадлежала кулакам, хотя формально принадлежала колхозу. Земля эта, оправдывал себя прокурор, задубела  от безродья, а он пустил ее в естественный оборот. Не в аренду же взял, что тем более запрещалось Уставом сельхозартели, а использовал, как бросовую. Кому плохо от этого? Никому, пришел он к утешительному выводу и решил: сошлюсь на призыв ВЦСПС о развитии огородничества. Может, и пронесет.

Он легкой походкой вышел из кабинета, но закрывая на ключ дверь, вспомнил мясистое с широким носом лицо краевого прокурора. Это он в докладе на совещании юристов перед самой уборкой урожая уличил его в присвоении колхозной земли. Это прозвучало как гром среди ясного неба и пригвоздило районного прокурора к позорному столбу Фемиды. Будь она проклята, эта земля, источник корысти и зла! Но кто накапал? Как – кто? Мало ли вокруг врагов?

Как выпутаться? Кого призвать на помощь? Мы сильны своими друзьями, а живем врагами? О друзьях вспоминаем, когда нам плохо?

Мучился над этим сейчас прокурор, с достоинством неся своё легкое тело по пыльным улицам станицы. И в конце концов всю надежду на благополучный исход свой возложил на раскрытие заговора, о котором ему поведает Ванька-террорист

3

А Ванька-террорист вспоминал: где и от кого он слышал слова Сенеки: «Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время – наше».  Перебрал всех фронтовых друзей. Не мог вспомнить. Может, Венька?  От него всегда можно было ожидать: на все горазд был. Но вот беда: забыл Ванька-террорист фамилию Венькину. Да и не помнит он точно: убило ли Веньку или только ранило под Быгдошем – польским городком? Одно твердо знал Ванька: они не встречались после этого.

На следующий день сказал об этом прокурору. Сказал всё честно, как на духу. Но тот кисло посмотрел на него, прищурил безресничные глаза и изрек:

 - С указом от 4 июня сорок седьмого знаком? Не знаком? Не может того быть! Петренко уверял, что все знакомы… Ну да ладно…  Даю тебе ещё сутки. Вот иди домой, обдумай все поаккуратнее, да и приходи ко мне уже не сюда, а в райцентр. И помни, только чистосердечное раскаивание может облегчить твою участь.

 - Да в чём виноват я? – взмолился Ванька-террорист. – Ну, озатки брал, не скрываю, но ведь не взял, а только хотел. Ну, вдарил промеж глаз сторожу. Не скрываю – погорячился. Ну, трошки по-матерному выразился – сорвалось с языка. Не хорошо, конечно, не маленький, само собой… Ну, и судите за это. Но не помню я, убейте, не помню, кто сказал про этого Лу…Луцилия. А я, как баран, твержу это уже лет пять. Рази его…

Прокурор сосредоточенно рылся в своих бумажках и не слышал этих слов.

 - Иди, - сказал он. – И помни – чистосердечное признание. Понял?

Пошел Ванька-террорист. Что скажет он дома жене, детям? Что опозорил их, разорил и пустил по миру? А то, что тюрьма не за горами, он не сомневался. Чувствовал: попался в такие лапы – не вырваться. Как смотреть людям в глаза?

Пришел домой.

 - Ну, что? – спросила измученная болезнью и голодом жена.

 - Да все то же, - ответил виновато Ванька-террорист.

Жена - в голос. Дети испуганно забились в угол. Их жалкие глазки сверкали голодным блеском. Рты, плотно сомкнутые, молчали.

А прокурор собрался тоже домой, в райцентр. Время его командировки подошло к концу. Через час он с трудом усадил свое легковесное тело на высокого скакуна и, боясь упасть, неторопливой рысью направился в Курсавку. Он уже видел себя в суде в качестве государственного обвинителя. Речь его гневно полыхает праведным огнём, он яростно срывает маску с глубокозаконспирированного врага народа с лисьими повадками и волчьим оскалом. Он сумеет в своей речи показать перед общественностью всего района лицо преступника и, тем самым, вызовет презрение к нему со стороны общественного мнения не только как к расхитителю социалистической собственности, но – более того – как идейного врага. Хотя тот и прячется за спину не то блаженного, не то откровенного придурка.

Прокурор почувствовал, что за его спиной мощно вырастают спасительные крылья. Они унесут его от наказания за незаконный захват колхозной земли. И тут же усмехнулся: а бывает ли захват законный?

Высокому скакуну хотелось простора, бешеной скачки, веселых струй ветра в шелковистой гриве и чтоб быстрые ноги его легко отталкивались от звенящей жарой земли; но, видать, седок его, видать, боялся всего этого. Но чувствовал скакун, что тот крепко держит узду в цепких руках своих, и если он невольно переходил на самый невинный галоп,то больно рвали его рот железные муштуки прочной узды и гасили скорость.

4

В указанный в бумажке день Ванька-террорист взял козу, - всё, что осталось в его хозяйстве, и рано-рано, еще до зари, с таким расчетом, чтоб мало кто видел его, ушел  райцентр. А это ни мало ни много двенадцать километров. И всё пехом. Чтоб попасть в прокуратуру, надо было пройти железнодорожную станцию. Ванька пришёл на станцию, когда солнце уже палило вовсю: не шуточное это дело тащить козу из дому двенадцать километров. Мимо Ваньки-террориста мчал свои вагоны поезд. И внезапно будто дрожь пробежала по колёсам: это машинист начал тормозить. Остановился поезд. И Ванька остановился у полуразрушенной водокачки. Смотрит: вышел неторопясь  на жаркий перрон в красивой форме, застёгнутый на все пуговицы, не старый еще офицер НКВД. Ваньке-террористу показалось, что он похож на прокурора, которому он вёл козу. Качнулся было Ванька в его сторону, появилось желание подойти к офицеру и сказать:          -Возьми у меня ее, это всё, что осталось, но христа ради отпусти меня, я тебе и потом отдам всё, что будет у меня, не отнимай только у моих детей отца…

С этими и подобными мыслями он шёл утром эти трудные километры по буеракам, обходил просёлки, боялся, что ему могут встретиться станичники, везущие на коровах зерно на элеватор. Но не сдвинулся с места, а только пристально так смотрит Ванька-террорист на важного офицера НКВД и так ему не захотелось идти не только к нему, но и в прокуратуру; не может он сдаваться на милость победителю. Не привык к этому Ванька, сам победитель в Великой Отечественной. Я ведь и воевал как будто не плохо, подумал он, награды имею. Да и не малые: три ордена и медаль «За отвагу». И тут же пожалел, что поторопился и не взял с собой боевые награды. А там не халам-балам какой-то, там награды что надо. Такие давались самым отчаянным бойцам. Особенно – медаль «За отвагу». К ней в придачу полагался орден Красной Звезды.

Сел прямо на перрон Ванька-террорист. Смотрит на публику, высыпавшую из вагона. Нарядная, веселая, беззаботная. Денежная, значит – богатая. Вишь, как хватают всё подряд. Важный офицер НКВД купил у высохшей старушки жирную курицу. Бережно замотал ее в большой лист белой бумаги, потом в чистую тряпицу и так же важно направился в вагон. Заметил Ванька, как брезгливо дернулись сочные губы офицера, когда его загорелые руки случайно коснулись пергаментных пальцев старушки при передаче курицы. Заело это Ваньку-террориста до слёз. Врезать бы ему по первое число, чтоб не измывался над старостью, да что поделаешь – и так каторга ни за что. Но всё же закипел Ванька, хотел рвануть к офицеру, даже привстал, но коза заблеяла в это время. Важный офицер удивлённо начал разглядывать ее, будто она диковинка какая. А потом перевёл этот же насмешливый взгляд  на Ваньку и долго так рассматривал его. Кипит всё у Ваньки внутри, думает он: ну что ты меня рассматриваешь, подлюка?  За человека не признаёшь, рази твою мать!

Не любил Ванька, откровенно никогда не любил энкэвэдэшников и ни за что не козырял им, даже на фронте. Окопному, боевому офицеру, своему офицеру, - пожалуйста, сколько хотите чести и уважения. А этим, дармоедам, никогда. За что он их не любил, спроси его в лоб, не мог объяснить. Их судьбы никогда не переплетались. Но вот не любил – и всё тут. Хоть стреляй его за это – не мог любить. И не скрывал этого. Но – побаивался.

Свистнул третий раз паровоз, и поезд покатил себе своей дорогой. А Ванька-террорист продолжал стоять, не в силах унять возмущение своё. Мимо прошла та самая сухонькая старушка, радуясь, что такой большой человек и не стал торговаться за курицу:  что запросила, то и заплатил.

А Ванька-террорист опять приземлился на перрон. Сидел-сидел, потом нацарапал на данной следователем бумажке химическим карандашом корявые слова, привязал козе к рогам этот бумажный лоскуток и задумался. Карандаш он выпросил у продавщицы газет на перроне. Та подозрительно глядела на неказистый вид Ваньки-террориста. Ее удивили стоптанные кирзовые сапоги его, да просоленная гимнастёрка.   « Летом в такую жару - в кирзачах?! Урка какой-нибудь», - презрительно поджала накрашенные губы продавщица, но карандаш тем не менее одолжила: мало ли что у него на уме; еще и прикокнуть может, подумалось ей. И она спросила, не забыв при это улыбнуться на всякий случай:

- Вернёшь ли? Аль забудешь?

- Что – забуду? – невпопад спросил Ванька-террорист, удивлённый ее вопросом. – Ниче я никогда не забуваю, -  сказал он решительно.

Написав – нацарапав слова на помявшейся в кармане штанов повестке, он вернул карандаш продавщице. Принимая карандаш, та пропела:

- А-ай, как обслюнявил! Не мог поаккуратней! Вот и давай им…

Что дальше говорила она, он уже не слышал. Направился к козе, уселся рядом с ней и долго, очень долго сидел, опустив нечесаную голову, не замечая ни жары, ни жалобного блеяния козы.

Проходили поезда, скорые и не очень, пассажирские и товарные. А Ванька-террорист всё сидел и сидел. Он думал о жене.  О сыновьях. О своей жизни. То, что сошлют его туда, где Макар телят не пас, он уже понял. И то, что он не пойдёт к следователю добровольно сдаваться, он уже точно решил. Сейчас его голова раскалывалась над выбором: по какой дороге идти? Убежать или… В чём заключается это «или», он как раз и боялся признаться даже себе. Если удариться в бега, то что ожидает его семью, кроме позора? Жену сошлют вместо него? Вряд ли. Она не сегодня – завтра богу душу отдаст. А дети? Два дорогих пацана его – что будет с ними? Чем они , вырастая, будут вспоминать своего отца? Если, конечно, останутся живы. Не смог накормить, так хоть сбереги от позора. Он знал, что в них может каждый бросить камень и плюнуть в лицо. Этого ли он хотел им?  И что это за жисть такая, рази ее мать!?

Заныло сердце у Ваньки-террориста, застонал он, замотал головой, гудящей от этих мыслей, замычал, заглушая рыдания. И тут будто забылся он. Не замечал ни жары, ни прохожих, которые толкали его. Будто провалился он сквозь землю, попал в подземелье.

Очнулся он от дрожания земли. Очнулся будто от вечной спячки или непробудного похмелья. Очнулся, озираясь, оглядываясь, узнавая, где он и удивляясь тому, что он здесь, на перроне, в райцентре. А не там, в колдобине под Берлином, где его нашли санитары. И еще больше удивился он, увидя привязанную к своей собственной ноге козу, которая уже не блеяла, а укоризненно смотрела умными глазами на него. И тут он всё вспомнил. Но лучше бы и не вспоминал.

К станции на быстрых парах мчался поезд. Товарняк. Выпуская пар, отчаянно свистел, предупреждая о своем прибытии. Ванька-террорист от страха подобрал ноги. И тут он решился. Отвязал быстро козу, а сам бросил нечесаную голову свою на раскаленный рельс. Только и хрустнула тонкая шея его под горячим колесом и все – не стало на свете Ваньки-террориста. Только бегала коза вокруг скорченного тела своего хозяина. Да белела на ее рогах записка прокурору.

Когда промчался, не останавливаясь, товарняк, сбежался люд. Голосили женщины, бегало растерянное станционное начальство, проклиная Ваньку-террориста: не мог за пределами станции бросить свою дурью голову под поезд, то же мне Анна Каренина!

Лежало на раскаленном асфальте маленькое тельце без головы, а голова с выпученными кровавыми глазами и смятой челюстью валялась между серебристыми рельсами.

Кто-то поймал козу, снял с ее рог записку. И прочитал вслух: Все у нас, Луцилий,чужое.

 P.S. Вот полный текст этой мысли.

«Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает».

Так писал в первом из ста двадцати четырех писем Сенека своему ученику Луцилию.

Сенека – его полное имя Луций Анней Сенека – крупнейший римский писатель и философ 1в.н.э.

Луцилий – римский бедняк, в силу своих личных способностей выбился из бедноты во всадническое сословье (средний класс, по нашим понятиям), писал стихи, хотел  быть настоящим философом. Сенека стал его духовным наставником.

Свидетельством таланта Сенеки как воспитателя может служить тот факт, что он воспитал Нерона – римского императора.

Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Статистика
Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
и
Поиск

Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz