Вторник, 19.03.2024, 10:05
Приветствую Вас Гость | RSS

САЙТ О СТАНИЦЕ ВОРОВСКОЛЕССКОЙ

Меню сайта
Форма входа

Проза

Белореченская улица моя...

Давно это было. Так давно, что в станице почитай уж мало кто и знает когда. Воровсколесская тогда только-только начало своё брала. Переселенные казачки службу несли исправно, обживались на новом месте. Женского полу в станице ещё и в помине не было. Оттого казаку приходилось самому выполнять всякую работу. Как в пословице казачьей говорится: « И один в поле воин, коли по-казачьи скроен». Казак и службу нес, и с ворогом бился, и курень построить мог, и хозяйствовал помаленьку.

Бывало, за день так умается, наработается, что уж и белый свет не мил становится. А посидит вечерком у костра со товарищами, кулеша из общего котелка отведает да песню споёт задушевную - отогреется сердце казацкое и усталость куда-нибудь денется.

На заре это дело случилося. Как-то раз к стене крепостной прибилась корова горская. Каким чудом она тут оказалася, никто не ведает. А казачок наш в то утро на посту стоял. Он с вышки на коровку глядит удивляется. А она жилье почуявши, мычит, в загон просится. И как сдал казачок пост ответственный, за ограду пошел он к Бурёнушке. А она и рада сердешная, видать в нем хозяина учуяла.

Так первая коровка-кормилица в Воровсколесской и появилася. Казачки её балуют: сенцом, травушкой потчуют. А она молочком парным угощает их. Казачок тот, что первым её повстречал, пуще других к Буренке привязался. Люба, дорога казаку стала коровушка. Уж и холит её он, и пестует, покормить получше старается. Стал водить скотинку он в ближний лес пастись. Там трава выше пояса и водица в ручье студеная. Там, в лесу и доить стал коровушку. Молочка она сразу прибавила.

Раз пошел наш казаченька на дойку вечернюю. Угостил свою любимицу сухариком, а она в ответ молока дала ведёрушко полное. Только казак уходить собрался, глядь, на другом берегу лесного ручья девица стоит. И подумал казак сперва, что ему померещилось. Нет, не чудится, стоит девица улыбается. Косы длинные – ниже пояса, а глазища – озера зеленые. Подняла она руку правую и легонько так манит ей, приглашает казачка на свой берег. А казак стоит завороженный. Диву дивится, удивляется. Да откуда ж здесь девке взяться то? На сто верст вокруг полу женского отродяся не бывало тут.

И смекнул казак, что не девица перед ним стоит, ухмыляется, а видение. Видать нимфа лесная тешится. Схватил казак шашку вострую и ручей хотел перепрыгивать. Да цибарку с молоком сапогом и зацепил. Глядь, а нифмы уж и след простыл, молоко только в ручей проливается. Был ручей чист, как слеза хрустальная, а теперь помутнел, в белый цвет окрасился. И с тех пор уже много лет прошло. Казака уж нет и коровушки, и станица вдаль и вширь понастроилась, а ручей до сих пор мутный так и есть. А где в речку он превращается, то ещё мутнее становится. Кто зовёт его речкой Белою, кто Мутнянкою называет. А та улица, что в станице теперь вдоль ручья стоит, Белореченской прозывается.

2015г.


***

Рождественское открытие

Вот и наступил Новый год! Позади предпраздничная суета, волшебная новогодняя ночь, ожидание чуда и, конечно же, сюрпризы и подарки. Каким он будет, наступивший год? Хочется верить, что добрым, счастливым и урожайным. Что недуги и проблемы обойдут нас стороной. И у каждого найдутся силы и терпение, чтобы справиться с тем, что ждёт нас там, впереди. А пока ещё в домах витает аромат хвои и мандаринов, ярко горят разноцветные гирлянды на ёлках.

Вслед за новогодием уже пора и Рождество Христово встречать. В преддверие этого христианского праздника удивительная атмосфера царит в наших душах, заставляя, оглядываясь назад, видеть хорошее, принимать и понимать свои и чужие недостатки.

В наш стремительный век мы редко обращаем внимание на всякие мелочи, из которых собственно и складывается наша жизнь. А ведь стоит иногда остановиться, прислушаться и осмотреться вокруг, и тогда, возможно, нам откроются невидимые тайны, неповторимые чувства и непреложные истины.

Давным-давно в канун Рождества встретились на лесной тропинке Правда и Ложь. Тропинка такая узенькая, что разминуться на ней двоим никак нельзя. Свернёшь чуть-чуть в сторону и в сугробе или овраге окажешься. Что делать? Кто кому дорогу уступить должен?

Правда на своём стоит, что она всегда права, что за неё люди жизни свои порой не жалеют. А Ложь свою правоту доказывает. Дескать, не всегда выигрывает тот, кто прав, не всем Правда мила, многим лесть да вранье приятнее. Спорят между собой Правда да Ложь, толкаются. Того и гляди дело до драки дойдёт. И тут вдруг из-за старого дуба Компромисс на тропинку вышел и остановился рядом с ними. « Погодите,- говорит он спорящим,- не шумите милые! У каждого из Вас своя правда и своё понимание лжи. И каждый из Вас прав по-своему. Лучше не будет от того, что вы побьёте один другого. Ведь это уже и не правда будет с кулаками, а жестокость. Да и ложь, доказанная дракой, будет вовсе не ложь, а подлость черная. Я попробую Ваш спор разрешить. Давайте мне Ваши руки!»

Взял Компромисс Правду да Ложь за руки. Сам по тропе пошёл и их с собой рядом повёл, справа Правда идёт, слева Ложь шагает. Тропинка как будто шире стала, сугробы по обе стороны от неё раздвинулись. А Ложь да Правда спорить между собой перестали. Каждый в другой что-то хорошее увидел, а то, что нехорошее было понять постарался. Оказывается и Ложь бывает во благо и спасение, да и от Правды не всегда добро получается. Поэтому нужно, чтобы всегда между ними место Компромиссу было.

И пусть в канун Рождества каждый из нас постарается найти свой Компромисс, научится слушать и слышать, любить и беречь, ценить и уважать друг друга.

И тогда в наступившем году исполнятся все желания и мечты заветные, проблемы будут решаться по мере их поступления. А особые чувства душевные мы будем ощущать не только в канун Рождества, но весь год будет жить в нас милосердие и сострадание, справедливость и терпение, научимся мы находить золотую середину в спорах и ссорах, а то и вовсе допускать их не будем.

***

Услышать звезды

Ночь тихо опустилась на землю. Укрыла ее своим покрывалом, и станица стала неспешно готовиться ко сну. Постепенно гаснет в хатах свет, все реже слышен лай собак. Тишина медленно берет в свой плен округу, и лишь далекие звезды, взирая на землю, переговариваются между собой, вспоминая былое время.
Они помнят, когда на степных просторах жили кочевники, о которых теперь напоминают лишь курганы в окрестностях Воровсколесской, знают как люди, жившие в этих местах, поклонялись языческим Богам. Далекие звезды видели и то время, когда появился здесь первый казачий редут, положивший начало станице. Они были и есть молчаливыми свидетелями сражений и свиданий, любви и ненависти, жизни и смерти. Ими любовались и сто, и двести, и тысячу лет, зачарованно глядя в ночное небо.

Любовалась ими когда-то и юная казачка по имени Евдокия. Девка она была статная, красивая и работящая. Все при ней: и рост, и осанка, и голос певучий. Кареглазая красавица была дочерью местного кузнеца. Отец души не чаял в ней. Он слишком рано овдовел, и был для нее не только отцом, но и матерью. Несмотря на любовь отцовскую, Дуня росла не белоручкою. С ранних лет к труду приучена была. С печью управлялась лучше иной станичной молодицы. Чугунами да рогачами так ловко орудовала, что залюбуешься. А какой хлебушек пекла душистый, румяный, такой не у всякой старой казачки получается. И делала она всё это с легкостью, скоро, с припевками да приговорками. Тятьку старалась попотчевать повкуснее. Отец ласково называл дочку Дунюшкой, а станичные Дунькой звали. И не по злобе какой, по обычаю старинному. Так Лукерью звали Лушкою, Аграфену- Грунькою, ну, а Евдокию – Дунькою.
Дуняша с легкостью выполняла по дому не только всю женскую работу, но иногда отцу помогала в кузнице. Хотя он частенько журил ее, пряча в усах довольную улыбку, что, дескать, не бабское это дело. Но она так ловко с горном управлялась, что отец про себя поговаривал: « Ну и девка, огонь! Кому ж такая рукастая достанется только?»

Долгими зимними вечерами Дуня при лучине пряла пряжу, мастерила себе приданое, пела чистым высоким голосом старинные казачьи песни, и как всякая девица мечтала о счастье. А летними вечерами, сидя на крыльце отцовской хаты, подолгу смотрела на звездное небо, свято веря в то, что счастье её девичье близко.
Восемнадцатый годок стукнул девице. Стали заглядываться на нее казаки местные. Парубки молодые, да и женатые казачки от стана её ладного взгляда своего долго оторвать не могли. Только Дуняше все это невдомек. Уж подружки её о замужестве подумывают. То одну просватали, то другую. К осени под венец пойдут красны девицы. Сваты как-то и в кузнецову хату пожаловали. Приглянулась Дуня местному лавочнику. Лавочник тот, хоть и не казацкого роду был, но себя высоко ценил, дескать, я важный человек в станице, всяк у меня товар берет кто за деньги, а кто и в долг. И решил лавочник сосватать Дуняшку за своего сынка Ефремку. «Породнюсь с казаком-кузнецом и сам казаком стану, внучата-то будут уж наполовину казачата», - решил лавочник.

А в те времена как было то. Жених с невестой до свадьбы друг дружку едва видели. Родительское слово закон: хочешь не хочешь, а родительскую волю исполнять надобно. Но к счастью не только Ефремке люба Дуняшка, но и он ей люб стал. Ведь девка то все о счастье мечтала, а счастье, оказывается рядом ходит. Пропил кузнец свою доченьку. К свадьбе готовится стал. Лежа на пуховой перине короткими летними ночами он думал: «Я один с дитём маялся, может, хоть у Дунюшки всё сладится, и я подле ихнего счастья тоже погреюсь». Приготовил отец дочке сундук для приданого, украсил его ковкою диковинной. Такого сундука точно ни у кого в станице отродясь не было. И приданое готово: перины, подушки пуховые, рушники да скатерти, Дуней вышитые. Вот и праздник светлый Покрова пришел. Аккурат и снежок первый выпал, припорошил землю, принарядил, как невесту к венцу. Через неделю и свадьбу сыграли. Весёлая была, шумная свадьба. Лавочник не поскупился на угощенье, кузнец тоже лицом в грязь не ударил. Вся станица гуляла три дня. Пели, плясали под гармонь так, что аж звездам на небе весело было.
Молодые друг на дружку надышаться не могут, счастьем светятся. Только лавочник на них глядючи зеленел от зависти, ведь ему Дуняша в сердце запала. И не мог он смириться с тем, что сыну родному она досталась. Злющий был, да помалкивал. Злобу на женке своей вымещал. Он и раньше над ней измывался, а теперь и вовсе возненавидел, иногда даже смерти желал ей. А та невестушку, как родную дочь, приняла, и души в ней не чаяла. И Дуняша полюбила свекровь свою, во всем ей помощницей была. Часто видела она, что мамане неможется, что болеет, мается. Не прошло ещё и месяца со дня свадьбы, как угасла бедная женщина. И, казалось бы, горе в доме, а лавочник веселее стал. На Ефремку теперь перекинулся, всё покрикивает на него, недоволен всем. А на Дуню ласково так глядит глазками своими слащавыми. Не по себе молодице от этого взгляда да от речей его приторных, но терпит: «Отец ведь мужнин, куда денешься».
Раз отправил лавочник сынка своего за товаром в Баталпашинскую. Надавал поручений ему кучу целую. Непогода как раз разыгралась, свету белого не видать. Добрый казак в такую погоду собаку на улицу не выгонит, а лавочник свое твердит, что ехать надобно, что он один лишь и работает, а Ефрем с женой прохлаждается. Рассердился Ефремка, да в сани сел и в снежной дали скрылся. Возвратится должен был к вечеру, только нет его. Дуняша места себе не находит. А лавочник успокаивает: « Ничего, не маленький, скоро возвернется». Но ни к вечеру, ни на другой день, ни через день не вернулся Ефрем. А лавочник и в ус не дует. Торгует себе спокойненько. А коли кто в лавке речь о Ефремке заведет, то и слушать ничего не хочет, говорит : « Загулеванил парень. Видно, жинка ему молодая обрыдла, вот он на хуторских и кинулся».
Дуня глаза все высмотрела, слезы выплакала, мается бедная, убивается. К атаману пошла, поклонилась, просит дозор послать, поискать. Чует сердцем, что случилось несчастье с мужем. Атаман её выслушал, успокоил, как мог, и послал в дозор казаков. Зима снежная была, холодная, лютая. Дороги метель замела. Долго пытались казаки найти следы санные, долго мыкались по пригоркам да курганам и, наконец, увидели на холме чернеет что-то. Подъехали, глянули. А это сани, на которых Ефрем за товаром отправился, только почему-то без лошади. Их уж и снегом почти замело. Перевернуты они, на боку лежат. А под санками сам Ефрем неживой лежит, заледенел уж весь. А к груди прижимает шаль красы невиданной. Своей женушке милой подарок вез, да довести не смог.

Кончилось бабье счастье у Дуни, похоронила она вместе с мужем мечты свои заветные в одной могиле. Почернела вся от горя, в мужнином доме ей делать больше нечего, решила она к отцу-кузнецу воротиться. А свекор тут как тут. « Нет,- говорит,- невестушка меня одного не оставляй. Трудно мне и с лавкой управляться, и с хозяйством, поживи со мной милая». День прошел, другой, третий. На четвертый день он не выдержал, хватил стопку, другую для храбрости и к Дуняшке в комнату ночью зашел. Та, молилась под лампадкою за душу супруга своего, рано усопшего. Старый хрыч как увидел её косы распущенные, плечи белые под рубашкой миткальною, так и обнял сзади её. Но опомнилась быстро Дунуюшка, оттолкнула его постылого, пристыдила. А он от этого в ещё большую ярость впал. « Долго я -, говорит- терпел, что Ефремка с тобой счастье делил. Нет его ненавистного боле, нет моей супружницы опостылевшей, никто счастью нашему не помешает. Я тебя озолочу, в шелка одену, королевой ходить будешь. Не отталкивай, полюби меня. А коль не полюбишь по-хорошему, силой тебя возьму, рабой своей сделаю. Ославлю на всю округу. Что падшей ты за моего сына выходила, и оттого он бедный сбежал от тебя и сгинул».

Обезумела Дуня от такой наглости, такого бессердечия и подлости. Лишь платок, который ей Ефремка вез на себя накинула, и как была в одной рубашке на мороз босиком из хаты от злодея вырвалась. Ночь кругом. Вся станица спит, лишь звезды ей путь освещают да сочувствуют. Лавочник за ней выскочил, догнать пытается. В беспамятстве добежала она до речки, что под горой течёт. А злодей настигать её начал, вот- вот за платок схватит. И кто ведает, оступилась ли она или нарочно прыгнула с берега крутого вниз. Только платок в руках у лавочника и остался. А Дуню бездыханную поутру казачий разъезд нашел.
И с тех пор речку, где погибла она, стали звать Дунькою, гору и лес, где река протекает, тоже Дунькиными окрестили. А курган, где Ефрем замерз, стали звать Ефремкиным. А отчего и почему погибли Ефрем и Евдокия в станице лишь догадки ходили. Старик кузнец в память о дочери сделал на речке отводок, чтоб вода по желобку лилась, струилась и журчала с переливами, будто девица песню поет старинную. Часто безутешный отец приходил сюда и всё ему в журчании голос дочери чудился. Так Рештак появился в станице.
И только звезды знают эту историю несчастной любви, только они ведают, так ли было всё или нет. Каждую ночь смотрят с небес на Дуньку-речку и Ефремким курган, вспоминая тех, в чью честь они названы. Только звезды были и есть молчаливыми свидетелями сражений и свиданий, любви и ненависти, жизни и смерти. Остановись путник в ночной тишине, взгляни на небо, прислушайся, и, может, они поведают тебе ещё одну историю из прошлого, главное, суметь расслышать их шепот.

***

 

Лазоревый цвет сказка

Давным-давно это было, не в тридевятом царстве, тридесятом государстве, а на земле Ставропольской, там, где речка Дунька течёт. Жил – был один казак. Был он и строен, и высок, и силушкой обладал немалою. Бывало, пойдет к кузнецу Савелию побалакать о том о сём, да за разговорами невзначай то подкову согнет, то кочергу в узел завяжет. И всё это не со зла, а потому что руки без дела чешутся. Применения своей силушке казачок найти все никак не может. Войны на сей час в округе не было. В поле работушка была сделана, и на подворье у казака было все в порядке.

Потешались порою над ним станичники: «Жениться тебе надобно, Гаврилушка!» Но жениться-то не напасть, как бы женатому не пропасть. А Гаврила наш привередлив был. Всё ему девки станичные не по нраву: та худа, другая тонка, а третья кадушка кадушкою.

Упреждали старейшины детинушку: «Не крути носом. Гаврилушка! С переборков недоборки бывают!» А казачки, что замужние, поговаривали украдкою: «Знать, не встретил Гаврила любимую. Вот, сердечный, тоскует, мается!»
И случилось, как-то в пору осеннюю через нашу Воровсколесскую проезжал чумацкий обоз. Чумаки – люди торговые - везли на ярмарку товары свои: соль, да пряности, медовуху, да утварь всякую. А торговец один вдовый был. С ним в обозе дочурка ехала, ведь оставить дома ее не на кого. Так с отцом она путешествовала. Лет семнадцать ей, не более. И стройна она, словно пика казацкая, и румяна, и черноброва. Ну, а если взглянет – рублем подарит. Очи ясные, словно речка горная. В них и неба синь, и свет солнечный так и брызжет, кругом разливается. Но одна беда – была девка немою от роду. Понимала всё своим сердечком, а сказать не могла ни словечка.
И случилось так, что Гаврила наш повстречал её раз на улице. Как увидел он её ясный взор, её тонкий стан и осанку её лебединую, так столбом стоит не шевелится. Заиграло сердце казацкое, забурлила по жилам кровушка, взволновалась головушка буйная. И не видит Гаврила вокруг себя никого, кроме девицы Ефросиньюшки. А она глядит на него, синеокая, лишь ресницы слегка подрагивают. То посмотрит она на Гаврилушку, то потупит взор и зардеется. Косы русые теребит рукой. И не смеет она, горемычная, с места сдвинуться, передвинуться.

Видно их двоих на тропе одной судьбинушка не зря свела. Люба девушка казаку пришлась. Люб и ей Гаврила станичный наш. Но одна беда, как не встретятся наши голуби, речь ведёт всё казак один, ну а девонька лишь вздохнёт в ответ. Не дал Бог бедолажечке речь вести ей ответную.
Всё казалось бы хорошо у них. Уж и свадебку они сладили. Молода жена чисто дом ведёт, всё хозяйствует в курене своём. Уж она печёт, уж она и шьёт. И Гаврила ей не нахвалится.

Тут пора пришла, началась война. Басурманины надвигаются. А казаченьки все станичные во лихой поход собираются. И сошлись они во степи, кругом лишь ковыль-трава колыхается. Бились долго ли? Кто их ведает? Бились яростно и отчаянно. Побежали прочь басурманины, что ещё в живых оставалися. А один из них, лукавый был, в спину вдарил он свет Гаврилушку. Тот упал ничком, кровь и брызгнула, закружилися черны вороны.

И в тот самый час сердце ёкнуло у красавицы Ефросиньюшки. Птицей раненой в поле кинулась и голубкою обратилася. Прилетела она к любимому. Оземь бросилась, стала жёнушкой. Плачет бедная, безутешная, гладит волосы раскудрявые. И от слёз её кровь из ранушки переслала струёй выскакивать, а где капли были кровавые – расцвели цветы небывалые. Были цвета они лазорева, и назвали их все «лазорики».

Увидала их Ефросиньюшка. Ахом ахнула и воскликнула: «Исцели, Господь, мого милого, чтобы раны его затянулися, а лазорики пусть всегда цветут, как любовь моя, не кончаются!» Удивилась сама девонька, что Господь ей вновь силу речи дал. Знать, крепка любовь их с Гаврилушкой. Вскоре он опять крепким, сильным стал. И живут они краше прежнего. Чаша полная - ихня хатушка. Детки малые тятьке с мамкою уж помощники и опорушка. Песни звонкие распеваются, часто гостюшки собираются. И живут они всегда в радости и добро от них простирается. А подворье их с тех далеких пор лишь Лазоревым прозывается.

Сказка кончилась, в ней такой урок, что Любовь всегда чудеса творит. Может битого да с колен поднять, может мертвого да на бой послать, а немому она снова речь дает. Верь в любовь, и она придет!

 

***

 

Станичная быль

Вдовам Великой Отечественной Войны посвящается…

Весна в тот год выдалась дружная да спорая. Не успели на проталинах подснежники с первоцветами появиться, а уже и черёмуха в цвет вошла, раскинула свои объятия и пьянит ароматом душистым. Рай земной, да и только. Самое время любить да влюбляться.

Вот в эту самую пору и разглядел казак Алексей среди станичных красавиц Нестёну. Девица она тихая, словно осенний день солнечный. Особой бойкостью среди подруг не отличалась, но зато рукастая, в работе ей равных не было. Запал в душу Алексею её голос нежный да ласковый, взгляд светлый да кроткий. И Настёне Алешка по сердцу пришёлся. Парень справный. Тракторист в колхозе знатный. Отслужил уж и службу срочную. Знала Настя, что по нему не одна станичная девка сохла. Многие взора отвести не могли от стана его статного, когда по проулку он проходил. Втайне любовалась Алексеем и Настенька. В мыслях даже представляла его рядом с собой. Иногда даже в уме беседу с ним вела, а наяву старалась в его сторону не поглядывать, не травить себе девичье сердце мечтами несбыточными.

Только зря так думала девица, зря любовь свою спрятать пыталась. Повстречал её как-то Алексей весенним вечером на тропинке, улыбнулся: « Здравствуй передовая колхозница, Настасьюшка! Позволь проводить тебя до хаты?» и букет черёмуховый протянул. Настя и ответить ничего не успела, а Алёшка уж рядом с ней шагает, что-то рассказывает и улыбается. И так ей хорошо с ним, так покойно и радостно. Не заметили оба, как ко двору пришли. Постояли чуть-чуть, распрощались. Настя в хату родительскую пташкой влетела. Мать с отцом перемену в дочери учуяли. А она букет дареный в вазу с водицей поставила и мурлычет под нос себе песенку.

На другой вечер и на третий, и на следующий встречал Алексей Настёну у околицы. Сам работал так, что с него семь потов сходило, чтобы к вечеру норму выполнить, перевыполнить да в заветный час ненаглядную свою с работы встретить. Так всю весну они и провстречались, а после Троицына дня в сельсовете расписались и свадьбу сыграли. Весёлая свадьба была, шумная. Песни пели на ней станичники, плясали да в игры играли. А Алексей с Настей самыми счастливыми были. Такими их заезжий фотограф в день свадебный и снял.
А через неделю война с фашистами началась. 24июня Алексея на фронт призвали. И осталась молодка одна. Так, не познав сполна счастья бабьего, стала Настёна солдаткою.

С каждым днем все больше и больше уходило на фронт мужчин из станицы. Все чаще то в одном, то в другом дворе слышались вдовьи рыдания. Мобилизовали и отца Настиного, несмотря на то, что возраст у него был уж солидный. При обозе службу стал нести Петрович. Так в отцовской хате стало две солдатки: мамка да дочка. Алексей-то сиротой рос. Родители его ещё в голодном тридцать третьем году умерли. А для Настиных отца с матерью, как он в их дом вошел, так и сыном родным стал.

Фашист лютует, зверствует, уж к Ростову злодей подбирается. Реже приходят в станицу треугольники солдатские. Но тем они и дороже для Настеньки. Алексей пишет ей, что сражается, что скучает и во сне часто видит свою жёнушку любимую. Настя письма эти хранит, перечитывает, наизусть строчку каждую знает. Работает она в поле неистово, трудится так, как её милый бьёт врага ненавистного.

Только в начале августа фашисты всё-таки в станицу пришли. И потянулись дни суровые и страшные. Настя с матерью в сараюшку переселились, а в хате у них солдаты немецкие с офицером расположились.

Мать Настину, Григорьевну, кухарить заставили, а Настасью прачкой своей сделали. Сколько слез выплакала Настенька долгими ночами осенними. Всё о супруге своём думала. Нет от него ни весточки, ни привета. Жив ли милый её, где воюет? А фашисты проклятые царствуют. Всех кур, свиней, овец под чистую подобрали у станичников. Каждый вечер шнапс свой пьют, да на губной гармошке наигрывают. А тут ещё фриц один к Насте приставать стал, проходу ей не даёт. И решили они с матерью, что надо Настёне на хуторе у дядьки спрятаться. Там немцы на постое не стоят, да и вообще редко бывают.
Холодной ноябрьской ночью отправилась Настя на хутор к дядьке Игнату. Да так там и прожила до тех пор, пока наши фашистов не прогнали из станицы. Когда Настёна исчезла, «гансы» крепко матушку её пытали, куда это она дочь свою дела, били её сердешную сильно. С тех пор Григорьевна сохнуть стала. А тут ещё похоронка на Петровича пришла, что погиб он смертью храбрых под Курчанскою. Слегла Григорьевна, и в аккурат перед Пасхой Христовой упокоилась. Одна Настя осталась, одинёшенька. Только письма фронтовые, что от Алексея приходили, и держали её на этом свете. Они ей надежду давали да теплом согревали. Алексей писал супруге своей ненаглядной, что сражается он с ворогом яростно, что медалью « За Отвагу» награждён, что верит в победу скорую. А Анастасия в колхозе родном трудится. Курсы трактористов окончила. Работает в бригаде, по две нормы в сутки делает на Алешкином «Сталинце».
Война уже границы советские пересекла, по Европе в Берлин двинулась. Армия Красная силу свою фашистской нечисти показала. Люди надежду на жизнь счастливую послевоенную лелеять стали. А к Настёне черным вороном прилетела бумага казенная. В ней прописано, что Алексей без вести пропал. Сначала криком кричала безутешная Настенька, волосы на себе рвала, а потом подумала: «Ведь пропал, не значит убит. Жив, жив Алешенька! А иначе бы сердце моё биться перестало от горя. А коль бьётся в груди, трепыхается, значит где-то живой мой родимый. Нужно верить и ждать, да молиться за любимого крепко».
Эта вера Анастасию Ивановну и держала всю жизнь на плаву. Даже когда война окончилась и в станицу солдатики потянулись, она ждала, что с ними и Алеша вернётся. Глядела на них, войной побитых, израненных да покалеченных и твердила сама себе: « Пусть пораненный, изувеченный, но вернется ко мне родненький. Ведь не мог же он меня одну одинёшеньку на свете этом оставить». Не хочет сердечко Настенькино в гибель супруга верить. Для неё он жив, только воюет ещё. И она на поприще своем трудовом, как на передовой, быть достойной его старается. Бригадиром стала, людьми руководит, рекорды трудовые ставит. Только блеска былого нет в глазах её, да улыбка совсем позабыла её лицо.

Не раз к ней сватов засылали казаки вдовые, не раз молодые казачки подкатывали. Только всем от неё был один ответ: « Алексея я люблю, Алешеньку! Лишь он один был и будет мужем моим единственным!» Так жизнь её и прошла в трудах праведных, да заботах о людях чужих. И была в этой жизни самой яркой картинкой та неделя после свадьбы, та первая супружеская неделя счастья, неделя между миром и войной. Смотрела Настёна сквозь слезы на старенькую свадебную фотографию и приговаривала: « Вот видишь, Алешенька, я постарела, поседела, вся тебя дожидаючись, а ты, как прежде, статный, сильный да красивый. И никто мне кроме тебя на свете не нужен!»
А когда в станице на холме памятник погибшим землякам поставили, Анастасия Ивановна будто вновь молодость свою припомнила. Каждый вечер спешила она к пьедесталу, на котором солдат с автоматом стоит. Искала она в этом солдате черты знакомые, разговаривала с ним тихонько, делилась своими бедами и радостями, а то и просто молчала. Пока жива была баба Настя, у памятника всегда цветы живые были. Подснежники ли, одуванчики, сирень ли, акация, а то и просто листья осенние кленовые или веточка сосновая… Только после смерти Анастасии Ивановны в станице узнали, что Алексей её под Варшаво

Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Статистика
Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
и
Поиск

Copyright MyCorp © 2024
Конструктор сайтов - uCoz